в медицинские журналы, читал рекомендательные письма, тщательно изучал характеристики и квалификации. И как раз когда пожилые незамужние дамы Холлингфорда стали думать, что сумели убедить своего ровесника, что он молод, как прежде, он вдруг ошарашил их, приведя к ним с визитом своего нового компаньона — мистера Гибсона, и начал «всякими хитростями», как определили это дамы, вводить его в свою практику. Когда же они спрашивали: «Кто такой этот мистер Гибсон?» — ответить им могло только эхо, если бы захотело, потому что никто другой не хотел. Никто и никогда за всю его жизнь не узнал о его прошлом и о нем самом более того, что жители Холлингфорда смогли узнать в тот день, когда впервые увидели его, — что он высок ростом, серьезен, весьма привлекателен, достаточно худощав, чтобы его фигуру можно было называть изящной в те дни, когда «мускулистое христианство» [5] еще не вошло в моду; говорил он с легким шотландским акцентом и, как заметила одна почтенная дама, «в разговоре был уж очень банален», под каковым словом она подразумевала — саркастичен. Что касается обстоятельств его рождения, семьи и образования, то общество Холлингфорда склонялось к предположению, что он внебрачный сын какого-нибудь шотландского герцога и француженки. Основания для такого предположения были следующие. Он говорил с шотландским акцентом, стало быть он шотландец. У него элегантная наружность, стройная фигура, и он склонен, как говорили о нем недоброжелатели, напускать на себя важность, значит отец его был, по-видимому, какой-то знатной персоной. И, опираясь на это, ничего не было легче, чем разыгрывать гаммы предположений на всей клавиатуре сословия пэров — баронет, барон, виконт, граф, маркиз, герцог. Идти выше они не осмеливались, хотя одна старая дама, знакомая с английской историей, отважилась заметить, что, как ей кажется, «один или двое из Стюартов… гм… не всегда… гм… должным образом… себя вели, и ей представляется, что такие… гм… вещи… склонны повторяться в семьях». Но в представлении общества отец мистера Гибсона всегда оставался герцогом, не выше.

А вот мать его, по-видимому, была француженка: ведь у него такие черные волосы и такое бледное лицо, а еще — он бывал в Париже. Все это могло быть так, а могло быть и не так — никто не знал и более не узнал о нем ничего, кроме того, что сообщил им мистер Холл, а именно: что его профессиональные качества ничем не ниже моральных, что те и другие — много выше среднего, в чем мистер Холл дал себе труд удостовериться, прежде чем представил его своим пациентам. Популярность в этом мире столь же преходяща, сколь и слава, как убедился мистер Холл еще прежде, чем окончился первый год их партнерства. У него теперь было много свободного времени, чтобы нянчиться со своей подагрой и беречь свое зрение. Молодой доктор победил — почти все посылали за мистером Гибсоном. Даже в знатных домах — даже в Тауэрс, знатнейшем из всех, где мистер Холл представил своего нового партнера со страхом и трепетом, несказанно тревожась относительно его поведения и того впечатления, которое он произведет на милорда графа и миледи графиню, мистер Гибсон был принят по прошествии двенадцати месяцев с таким же уважением к его профессиональным достоинствам, какое всегда выказывали самому мистеру Холлу. Более того — и это было уже немного слишком даже для старого добряка-доктора, — мистер Гибсон однажды был приглашен в Тауэрс на обед с великим сэром Эстли, [6] первым лицом в медицинской профессии! Конечно, мистер Холл также был приглашен, но у него случился приступ подагры (с тех пор как у доктора появился партнер, его ревматизм был произведен в подагру), и он не смог присутствовать на обеде. Бедный мистер Холл так до конца и не оправился от этого разочарования; после чего он смирился с тем, что стал подслеповат и глуховат, и по большей части не покидал дома в течение двух своих последних зим. Он выписал к себе свою внучатую племянницу, сироту, чтобы скрасить одинокую старость; и старый холостяк, презиравший женщин, он был благодарен за присутствие в его доме хорошенькой, приветливой Мэри Пирсон, которая была доброй, благоразумной… и более никакой. У нее возникла тесная дружба с дочерьми викария, мистера Браунинга, и мистер Гибсон нашел время близко подружиться со всеми тремя. В Холлингфорде много судачили о том, которая из барышень станет миссис Гибсон, и были весьма разочарованы, когда все разговоры о вероятностях и сплетни о возможностях брака красивого молодого хирурга завершились самым естественным на свете манером: его женитьбой на племяннице своего предшественника. Ни у той, ни у другой мисс Браунинг, при самом пристальном внимании к их наружности и манере поведения, не обнаруживалось по этому поводу ни малейших признаков чахотки. Напротив, они от души веселились на свадьбе, а вот бедная миссис Гибсон как раз умерла от чахотки — четырьмя или пятью годами позже, через три года после кончины своего дяди, когда ее единственному ребенку, Молли, было всего три года.

Мистер Гибсон редко говорил о своей потере, которую, как полагали, он ощущал. Он даже избегал всех выражений сочувствия и поспешно поднялся и вышел из комнаты, когда мисс Фиби Браунинг, впервые увидевшись с ним после его утраты, разразилась неудержимым потоком слез, который грозил закончиться истерикой. Мисс Браунинг тогда заявила, что никогда не простит его за проявленное бессердечие, но две недели спустя у нее произошло бурное объяснение со старой миссис Гудинаф, которая громким шепотом выразила сомнение в том, что мистер Гибсон глубоко чувствующий человек, судя по тому, какая у него узкая креповая лента на шляпе: она должна закрывать всю шляпу, а его шляпа видна на три четверти. Во всяком случае, старшая мисс Браунинг и мисс Фиби считали себя ближайшими друзьями мистера Гибсона, по праву своей привязанности к его покойной жене, и с радостью проявляли бы заботливый материнский интерес к девочке, не находись она под охраной недремлющего дракона в лице няньки Бетти, которая ревниво относилась к любому вмешательству в отношения между ней и ее подопечной и была особенно нетерпима и неприятна в обращении с теми дамами, которых — по их возрасту, положению и соседской близости — считала склонными «засматриваться на хозяина».

За несколько лет до начала этой истории положение мистера Гибсона — как в обществе, так и в профессии — казалось установившимся раз и навсегда. Он был вдовец, и таковым, очевидно, ему и суждено было остаться; его домашние привязанности сосредоточились на маленькой Молли, но